ãДмитрий Глуховский, 1998 – 2004

Глава 7

PLAY Он действительно был совершенно пустой и чистый, этот туннель. Сухой пол, приятный ветерок в лицо, ни одной крысы, никаких подозрительных ответвлений, зияющих чернотой штолен, и всего лишь пара запертых боковых дверей в служебные помещения, – в этом туннеле, пожалуй, можно было бы жить не хуже, чем на любой из станций. Больше того, это совершенно неестественное спокойствие и чистота не только не настораживали, но даже и развеивали все те опасения, с которыми люди ступали в него. Легенды о пропавших здесь начинали казаться глупыми выдумками, и Артём уже засомневался, происходила ли наяву дикая сцена с несчастным, которого приняли за чумного, или только пригрезилась ему, пока он дремал на куске брезента перед костром Хана.

Они замыкали цепочку – Хан побоялся, что люди начнут отставать по одному, и тогда, по его словам, до Китай-Города не дойдёт никто. Теперь он мерно шагал рядом с Артёмом, спокойный, будто ничего и не случилось, и резкие морщины, перерезавшие было его лицо во время стычки на Сухаревской, теперь разгладились. Буря улеглась, и перед ним снова был мудрый и спокойный Хан, а не опасный матёрый волк. Но превращение не заняло бы и минуты, Артём хорошо чувствовал это. Однако, понимая, что следующая возможность приподнять завесу над некоторыми из тайн метро ему представится не скоро, если представится вообще, он просто не смог удержаться от вопроса.

- А вот вы понимаете, что происходит в этом туннеле? – по возможности наивным голосом спросил он.

- Этого не знает никто, в том числе и я, - нехотя отозвался тот. – Да, есть вещи, о которых даже мне неведомо ровным счётом ничего. Единственное, что я могу тебе сказать об этом – это бездна. Беседуя с собой, я называю это место чёрной дырой... Ты, верно, никогда не видел звёзд? Говоришь, видел однажды? И что-нибудь знаешь про космос? Так вот, гибнущая звезда может обратиться такой дырой – если погаснув, под действием собственного неимоверно могучего притяжения она начнёт пожирать сама себя, втягивая вещество с поверхности внутрь, к своему центру, становясь всё меньше размером, но всё плотнее и тяжелее. И чем плотнее она будет, тем больше будет возрастать сила её тяготения. Этот процесс подобен снежной лавине, ведь с усилением тяготения всё больше вещества и всё быстрее будет увлекаться к сердцу этого монстра, и он необратим. На определённой стадии его мощь достигнет таких высот, что он будет втягивать в себя своих соседей, всю материю, находящуюся в пределах его влияния, и, как апогей – даже волны. Исполинская сила позволит ему пожирать световые лучи, и пространство вокруг него будет мёртво и черно – ничто попавшее в его владения не в силах уже будет вырваться оттуда. Это своебразная звезда тьмы, чёрное солнце, распространяющее вокруг себя лишь холод и мрак, - он замолк, прислушиваясь к тому, как переговаривались впереди идущие.

- Но как всё это связано с этим туннелем? – не выдержал Артём после пятиминутного молчания.

- Ты знаешь, я обладаю даром провидения. Мне удаётся иногда заглянуть в будущее, в прошлое, или же переместиться мысленно в другие места. Бывает, что-то неясно, скрыто от меня - так я не могу пока знать, чем кончится твой поход, и вообще твоё будущее для меня загадка. Это совсем другое ощущение – словно смотришь сквозь мутную воду и ничего не разобрать. Но когда я пытаюсь проникнуть взором в происходящее здесь или постичь природу этого места – передо мной лишь чернота, и луч моей мысли не возвращается из абсолютной тьмы этого туннеля. Оттого я называю его чёрной дырой, когда беседую сам с собой. Вот и всё, что я могу рассказать тебе о нём, - завершил было он, но спустя ещё пару мгновений неразборчиво добавил, – и это из-за него я здесь.

- Так вам неизвестно, почему временами он совершенно безопасен, а иногда проглатывает идущих? И почему одиноких путников?

- Мне известно об этом не больше, чем тебе, хотя уже вот третий год, как я пытаюсь разгадать его загадки. Всё тщетно.

Быстрое эхо разносило стук их сапог далеко вперёд и назад. Воздух здесь был какой-то прозрачный, дышалось на удивление просто, темнота не казалась пугающей, и даже повествование Хана не настораживали и не волновали, так что Артёму подумалось, что Хан был так мрачен не из-за тайн и опасностей этого туннеля, а из-за бесплодности своих поисков и трудов. Его озабоченность показалась Артёму надуманной и даже смешной. Вот же этот перегон, никакой угрозы он не представляет, прямой, пустой... В голове у него заиграла даже какая-то бодрая мелодия, и, видимо, прорвалась наружу незаметно для него самого, потому что Хан вдруг глянул на него насмешливо и спросил:

- Ну что, весело? Хорошо здесь, правда? Тихо так, чисто, да?

- Ага! – радостно согласился Артём.

И так ему легко и свободно сделалось на душе от того, что Хан смог понять его настроение и тоже проникнулся им... Что и он тоже идёт теперь и улыбается, а не хмурится своим тяжким мыслям, что и он теперь верит этому туннелю.

- А вот прикрой глаза – дай, я тебя за руку возьму, чтоб ты не споткнулся... Видишь что-нибудь? – заинтересованно спросил тот, мягко сжимая Артёмово запястье.

- Нет, ничего не вижу, сквозь веки только немного света от фонариков, - послушно зажмурившись, немного разочарованно сказал Артём, и вдруг тихо вскрикнул.

- Вот, пробрало! – удовлетворённо отметил Хан. – Красиво, да?

- Потрясающе... Это как тогда... Нет потолка и всё синее такое... Боже мой, красота какая... И как дышится-то!

- Это, дружок, небо. Любопытно, правда? Если тут глаза под настроение закрыть и расслабиться, его здесь многие видят. Странно, конечно, что и говорить... Даже те, кто и на поверхности-то не бывал никогда. И ощущение такое, будто наверх попал... Ещё до.

- А вы? Вы это видите? – не желая раскрывать глаза, блаженно спросил Артём.

- А я ничего тут не вижу, - помрачнел Хан. – Все почти видят, а я нет. Только густую, яркую такую черноту, если ты понимаешь, что я хочу сказать, вокруг туннеля, сверху, снизу, по бокам, и только ниточку света – тянется сзади вперёд, и за неё мы и держимся, когда идём по лабиринту. Может, я слеп. А может, слепы все остальные, и только я вижу частицу его сути, а остальные просто довольствуются навеваемыми им грёзами. Ладно, открывай глаза, я не поводырь и не собираюсь вести тебя за руку до Китай-Города, - отпустил он запястье.

Артём пытался ещё и дальше идти, зажмурившись, но запнулся и чуть не полетел на землю со всей своей поклажей. После этого он нехотя поднял веки и долго ещё шёл молча, глупо улыбаясь.

- Что это было? – спросил он наконец.

- Фантазии. Грёзы. Настроение. Всё это вместе, - отозвался Хан.- Но это так переменчиво. Это не твоё настроение, и не твои грёзы. Нас здесь много, и пока ничего не случится, но это настроение может быть совсем другим, и ты это ещё почувствуешь. Гляди-ка – мы выходим на Тургеневскую. Быстро же мы добрались. Но останавливаться на ней ни в коем случае нельзя, даже для привала. Люди наверняка будут просить, но не все чувствуют туннель, большинство из них не ощущает даже то, что доступно тебе. Нам надо идти дальше, хотя теперь это будет всё тяжелее.

Тем временем они ступили на станцию. Светлый мрамор, которым были облицованы стены, почти не отличался от того, что покрывал Проспект Мира и Сухаревскую, но там и стены и потолок были так сильно закопчены и засалены, что камня было почти не разглядеть. Тут же он представал во всей своей красе и им трудно было не залюбоваться. Люди ушли отсюда так давно, что никаких следов их пребывания тут не сохранилось, но станция была в удивительно хорошем состоянии, словно её никогда не заливало водой, и она не знала пожаров, и если бы не кромешная темнота и не слой пыли на полу, скамьях и стенах, можно было бы подумать, что на неё вот-вот хлынет поток пассажиров, или, известив ожидающих мелодичным сигналом, вползёт поезд. За все эти годы на ней почти ничего не переменилось. Ещё отчим ему об этом рассказывал с недоумением и благоговением.

Колонн на Тургеневской не было. Низкие арки были вырублены в мраморной толще стен через долгие промежутки. Их фонари были слишком слабосильными, чтобы прорвать мглу зала и осветить противоположную стену, поэтому создавалось впечатление, что за этими арками нет совсем ничего, только чёрная пустота, как будто стоишь на самом краю Вселенной, у обрыва, за которым кончается мироздание.

PLAY Они миновали станцию довольно быстро, и, вопреки опасениям Хана, никто не изъявил желания остановиться на привал. Люди выглядели обеспокоенно и встревоженно, и говорили всё больше о том, что надо как можно быстрее выбираться оттуда.

- Чувствуешь – настроение меняется... – подняв палец вверх, словно пытаясь определить направление ветра, тихо отметил Хан. – Нам действительно надо идти быстрее, они чувствуют это шкурой не хуже меня со всей моей мистикой. Но что-то мешает мне продолжать наш путь. Подожди здесь недолго, - он бережно достал из внутреннего кармана карту, которую называл Путеводителем, и, приказав остальным не двигаться с места, потушил зачем-то свой фонарь и, сделав несколько долгих мягких шагов, канул во тьму.

Когда он отошёл, от группки стоящих впереди людей, с которыми они шли, отделился один, и, медленно, будто через силу, подойдя к Артёму, спросил так робко, что Артём вначале не узнал даже того коренастого бородатого наглеца, который угрожал им на Сухаревской:

- Послушай, парень, нехорошо это, что мы здесь стоим. Скажи ему, боимся мы. Нас, конечно, много, но всякое бывает. Проклят этот туннель, и станция эта проклята. Скажи ему, идти надо. Слышишь? Скажи ему... Пожалуйста, - и, отведя взгляд, заспешил обратно.

Это его последнее «пожалуйста» как-то тряхнуло Артёма, нехорошо удивило его. Сделав несколько шагов вперёд, чтобы быть ближе к группе и слышать общие разговоры, он понял вдруг, что от прежнего его радостного бодрого настроения не осталось и следа, в голове, где маленький оркестрик играл только что бравурные марши, теперь удручающе пусто и тихо, только слышны отголоски ветра, подвывающего уныло в лежащих впереди туннелях. Артём затих. Всё его существо замерло, тягостно ожидая чего-то, предчувствуя какие-то неотвратимые перемены. И не зря: через долю мгновения будто незримая тень пронеслась стремительно над ним, и стало отчего-то холодно и очень неуютно, покинуло то ощущение спокойствия и уверенности, что безраздельно властвовало им, когда они вступали в туннель, когда ему привиделось небо. Тут Артём и вспомнил слова Хана о том, что это не его настроение, не его радость, и не от него зависит перемена состояния. Он нервно зашарил лучиком вокруг себя - на него навалилось гнетущее ощущение чьего-то присутствия. Тускло вспыхивал запылённый белый мрамор, плотная чёрная завеса за арками не отступала от панических метаний луча, от чего иллюзия того, что за ними мир заканчивается, всё усиливалась. Не выдержав, Артём чуть не бегом бросился к остальным.

- Иди к нам, иди, пацан, - скзал ему кто-то, чьего лица он не разглядел – они, видно, тоже старались экономить батареи, - не бойся. Всё ж ты человек, и мы человеки. Когда такое творится, человеки должны заодно быть. Ты ж тоже чуешь?

Артём охотно признался, что витает в воздухе что-то, что он чует, и с удовольствием, от страха делаясь непривычно болтливым, принялся обсуждать с теми свои переживания, но его мысли при этом постоянно возвращались к тому, куда подевался Хан, отчего его уже больше десяти минут ни слуху, ни духу. Он ведь сам прекрасно знал, и Артёму говорил, что нельзя в этих туннелях по отдельности, только вместе надо, в этом и спасение. Как же он от них отделился, как осмелился бросить вызов негласному закону этого места, неужели попросту забыл о нём, или, может, понадеялся на волчье своё чутьё? В первое Артёму не верилось как-то, ведь обмолвился Хан, что три года своей жизни потратил он на изучения, на наблюдения за этим странным местом, а ведь и одного раза достаточно услышать единственное это правило – не идти по одиночке, чтобы до озноба, до холодного пота бояться потом вступить в тот туннель одному.

Но, не успел он обдумать ещё, что же могло случиться с его покровителем там, впереди, как тот возник бесшумно рядом с ним, и люди оживились.

- Они не хотят больше стоять здесь. Им страшно. Пойдёмте скорее дальше, - попросил Артём.- Я тоже чувствую здесь что-то.

- Им не страшно ещё, - уверил его Хан, беспокойно оглядываясь назад, и Артёму почудилось, что его всегда твёрдый хрипловатый голос дрогнул, когда тот продолжил. - И тебе неведом ещё страх, так что не стоит сотрясать воздух зря. Страшно - мне. И запомни, я не бросаюсь такими словами. Мне страшно, потому что я окунулся во мрак за станцией. Путеводитель не дал мне сделать следующего шага, иначе я погиб бы неминуемо. Мы не можем идти дальше вперёд. Там кроется нечто, я знаю это. Но там темно, мой взор не проникает вглубь, и я не знаю, что именно поджидает нас нам. Смотри! – быстрым движением поднёс он к глазам ту самую карту, - видишь? Да посвети же сюда! Смотри на перегон отсюда к Китай-Городу! Смотри! Неужели ты ничего не видишь?

Артём всматривался в этот крошечный отрезок на схеме так напряжённо, что заболели глаза. Он не мог различить ничего необычного, но признаться в этом Хану не нашёл смелости.

- Слепец! Неужто ты ничего не видишь? Да он весь чёрный! Это смерть! – прошептал Хан и рывком отнял карту.

Артём уставился на него с опаской. Он снова казался ему безумным. Вспоминалась услышанная от Женьки байка про пионера-героя, осмелившегося ступить в туннели в одиночку, про то, что он всё-таки выжил, но от испуга сошёл с ума. Не могло ли это произойти и с Ханом?

- Но и возвращаться уже нельзя! – шептал Хан. - Нам удалось пройти в момент благостного настроения. Но теперь там клубится тьма и грядёт буря. Единственное, что мы можем сделать сейчас – пойти вперёд, но не по этому туннелю, а по параллельному. Может, он пока свободен. Эй! – крикнул он, обращаясь к остальным, - вы правы! Мы должны двигаться дальше. Но мы не сможем идти по этому пути. Там, впереди, гибель.

- Так как же мы пойдём? - недоумённо возразил кто-то из тех.

- Перейти через станцию и идти по параллельному туннелю. Вот что мы должны сделать. И сделать это как можно скорее.

- Э, нет! – заартачился неожиданно один из группы. – Это ж всем известно, что по обратному туннелю идти, если свой свободен – дурная примета, к смерти. Не пойдём мы по левому!

В поддержку раздалось несколько голосов. Группа топталась на месте.

- О чём это он? - удивлённо тронул Хана Артём.

- Видимо, туземный фольклор и поверия, - недовольно поморщился тот. – Дьявол! Совершенно нет времени их переубеждать, да и сил уже не хватает... Послушайте! – обратился он к ним. – Я иду параллельным. Тот, кто верит мне, может идти со мной. С остальными я прощаюсь. Навсегда. Пошли! – бросил он Артёму, и, забросив сперва свой рюкзак, тяжело подтянувшись на руках, забрался на край платформы.

Артём замер в нерешительности. С одной стороны, то, что Хан знал и понимал об этих туннелях и вообще о метро, выходило за рамки обычных человеческих знаний, и на него, казалось, можно было положиться. С другой стороны, не было ли это непреложным законом проклятых туннелей – идти возможно наибольшим количеством, потому что только так можно было надеяться на успех?

- Ну, что же ты? Тяжело? Давай руку! – протянул Хан ему свою ладонь сверху, опустившись на одно колено, ища его глаза.

PLAY Артёму очень не хотелось сейчас встречаться с ним взглядом, он опасался заметить в нём прежние искры безумия, мелькавшие время от времени и так пугавшие и отталкивавшие его каждый раз. В своём ли уме Хан? Понимает ли он, на что идёт, бросая вызов не только всем другим людям в этой группе, но и природе этих туннелей? Достаточно ли он постиг и чувствует эту природу? Этот отрезок на схеме линий в руках Хана, на Путеводителе, - он ведь не был чёрным, Артём был готов в этом поклясться, он был блёкло-оранжевым, как и вся остальная их линия. Но вот вопрос – кто слеп на самом деле?

- Ну же! Что ты мешкаешь? Ты что, не понимаешь, промедление убивает нас! Руку! Чёрт тебя побери, давай руку! – кричал уже Хан, но Артём медленно, мелкими шажками отходил назад от платформы, всё так же уставившись в пол, всё дальше от Хана, всё ближе к роптавшей группе.

- Давай, пацан, пошли с нами, нечего с этим жлобом якшаться, целее будешь! – послышалось оттуда.

- Глупец! Ты же сгинешь со всеми ними! Если тебе наплевать на свою жизнь, подумай хотя бы о своей миссии! – летели слова, и Артём осмелился наконец поднять голову и упереться взглядом в расширенные зрачки Хана, но и гаснущего уголька сумасшествия не было заметно в них, только отчаяние и усталость, смертельная усталость и отчаяние.

Он опять остановился, заколебавшись, но в этот момент чья-то рука уже легла на его плечо и потянула его мягко за собой.

- Пошли! Пусть подыхает один, он-то хочет ещё и тебя за собой в могилу утянуть! – услышал Артём, смысл звучащего доходил до него тяжело, соображалось туго, и, посопротивлявшись мгновение, он уступил и дал увлечь себя за остальными.

Группа неспешно, как ему показалось, снялась с места и двинулась вперёд, в черноту южного туннеля. Они шли странно медленно, будто двигались в воде, преодолевая сопротивление некой плотной среды.

И тогда Хан, неожиданно легко оторвавшись от земли, стремительным броском очутился на путях, в два скачка покрыв всё расстояние, на которое они успели отойти, одним жёстким ударом сбил с ног человека, державшего Артёма, схватил его самого поперёк туловища и рванул назад. Артёму всё происходящее казалось так же странно замедленным, прыжок Хана он наблюдал через плечо с немым удивлением, полёт растянулся для него на долгие секунды. С тем же тупым недоумением он увидел, как усатый мужчина в брезентовой куртке, мягко державший его за плечо, уводя за группой, тяжко валится наземь. Но с того момента, как Хан перехватил его, время снова убыстрилось, и реакция других на происшедшее, когда они оборачивались на звук удара, показалась ему почти молниеносной. Они уже делали первые шаги к Хану, поднимая стволы ружей, а тот боком мягко отходил назад, одной рукой прижимая к себе всё еще находящегося в прострации Артёма, держа его позади себя и прикрывая своим телом, а в вытянутой вперёд руке чуть покачивался и тускло поблескивал новенький Артёмов автомат.

- Уходите, - хрипло проговорил Хан. – Я не вижу смысла убивать вас, всё равно вы умрёте меньше чем через час. Оставьте нас. Уходите, - увещевал он, шаг за шагом отступал он к центру станции, пока фигуры застывших в нерешительности людей не превратились в смутные силуэты и не начали сливаться с темнотой.

Наконец те, посовещавшись, решили отступиться, послышалась какая-то возня, наверное, поднимали с земли того усатого, нокаутированного Ханом, и вся группа стала продвигаться к входу к южному туннелю. Лишь тогда Хан опустил автомат и резко приказал Артёму подниматься на платформу.

- Ещё немного и мне надоест спасать тебя, мой юный друг, - с плохо прикрытым раздражением процедил он.

Закинув свой рюкзак вперёд себя, Артём забрался наверх. Хан последовал за ним, и, подобрав собственные тюки, лежавшие чуть подальше, он шагнул в чёрный проём, потянув за собой и Артёма.

Зал Тургеневской был совсем недлинный, слева - тупик, мраморная стена, а с другой его отсекала, насколько видно было в свете фонарей, отбрасывающая блики заслонка из гофрированного железа. Чуть пожелтевший от времени мрамор покрывал всю станцию, и только три широкие арки, ведущие на лестницы перехода на бывшие Чистые Пруды, переименованные потом красными в Кировскую, были доверху замурованы грубыми серыми бетонными блоками. Станция была абсолютно пуста, на полу не лежало ни одного предмета, не видно было никаких следов человека, ни вообще чего-либо живого, ни крыс, ни тараканов. Пока Артём оглядывался по сторонам, в голову уже успели полезть воспоминания о его разговоре с Бурбоном, который насмехался над его боязнью крыс и говорил ему, что крыс-то как раз бояться нечего, вот, мол, если крыс нет, значит, что-то тут неладно.

Взяв его за плечо, Хан скорым шагом пересёк зал, причём Артём прямо сквозь куртку заметил, что рука у того подрагивает, словно его бьёт озноб. Когда они примостили уже свою поклажу на краю платформы, готовясь спрыгнуть на пути, в спины им вдруг ударил луч света, и Артём ещё раз подивился той скорости, с которой его спутник отреагировал на угрозу. Спустя короткое мгновенье тот лежал уже, распластавшись, на полу, держа на прицеле автомата источник света. Фонарь был не очень сильный, но светил прямо в глаза, и трудно было определить, кто пустился за ними в погоню. С небольшим запозданием мешком свалился на пол и Артём. Ползком пробравшись к рюкзакам, он принялся откручивать от одного из них своё старое оружие, так презираемое Бурбоном. Пусть и было оно громоздким и неудобным, но зато безупречно делало дыры калибра 7.62, и редко какой твари удавалось продолжать функционировать с такими отверстиями в организме, говорил себе Артём, поворачивая скользкими от пота пальцами проволочный узел.

- В чём дело? – громыхнул голос Хана, а Артём успел ещё подумать, что если бы их хотели убить, то, наверное, уже сделали бы это.

Он довольно ясно представил себя со стороны – беспомощно корчащегося на полу, отлично видного в свете фонаря и в перекрестье прицела, копошащегося бессмысленно, как улитка под занесённым сапогом. Если бы его хотели убить, он бы уже лежал в луже собственной крови, так и не успев распутать свой автомат.

- Не стреляйте! - раздалось в ответ. – Не надо стрелять.

- Убери свет! – потребовал Хан, воспользовавшись заминкой, чтобы отодвинуться за колонну и достать свой собственный фонарь.

Артёму удалось наконец оторвать проволоку, и, крепко взявшись за рукоятку, он перекатился вбок, выходя из зоны поражения. Там он, стараясь делать это как можно тише, спрятался в одной из следующих арок, готовясь вынырнуть в зал сбоку от гостя и срезать его очередью, если тот выстрелит первым.

Но гость, видимо, подчинился, потому что вслед за этим последовал новый приказ Хана, уже не таким напряжённым голосом:

- Хорошо! Теперь оружие на землю, быстрее!

Послушно звякнуло о гранитный пол железо, и Артём, выставив ствол вперёд, катнулся вбок и очутился в зале. Его расчёт оказался верным – в пятнадцати шагах перед ним, освещённый бьющим из арки лучом (Хан перехватил инициативу, подумал он), стоял, подняв вверх руки, тот самый бородач, с которым на Сухаревской произошла стычка.

- Не надо стрелять, - дрогнувшим голосом попросил он ещё раз. – Я не собирался на вас нападать. Разрешите мне идти с вами. Вы же говорили, что кто хочет, может присоединиться. Я... Я верю тебе, - обращаясь к Хану, выдавил из себя он. Я тоже чую, что-то там есть, в правом перегоне. Они уже ушли, они все ушли. А я остался, хочу идти с вами.

- Хорошее чутьё, - изучающе оглядывая того, одобрил Хан. – Но доверия, друг мой, ты у меня не вызываешь. Кто знает, отчего это так... – насмешливо добавил он. – Впрочем, мы рассмотрим поступившее предложение. При условии: весь свой арсенал ты сейчас же сдаёшь мне. По туннелю идёшь впереди нас. Если будешь шутить глупые и неуместные шутки, ничем хорошим это для тебя не закончится.

Кивая головой, тот подтолкнул ногой к Хану свой пистолет, валявшийся на полу и аккуратно положил на пол несколько запасных обойм. Артём поднялся с пола и приблизился к нему сбоку, не спуская его с прицела.

- Я держу его! – крикнул он.

- Не опуская руки, вперёд! – загремел Хан. – Быстро, прыгай на пути и стой там, спиной к нам.

Где-то минуты через две после входа в туннель, когда они шли уже устоявшимся треугольником – бородатый, назвавшийся им Тузом – впереди шагов на пять, Хан с Артёмом – за ним, и шли так хорошо, бодро так шли, внезапно справа, совершая невозможное - пробиваясь через многометровую земляную толщу, послышался приглушённый вопль, оборвавшийся так же внезапно, как и раздавшийся. Туз испуганно оглянулся на них, забыв даже отвести луч. Фонарь прыгал в его руках, и его лицо, подсвеченное чуть снизу, скованное гримасой ужаса, поразило Артёма больше, чем услышанный крик.

- Да, - кивнул Хан, отвечая на немой вопрос. – Они ошиблись. Правда, пока нельзя ещё сказать, были ли правы мы.

Они заспешили дальше. Поглядывая время от времени на своего покровителя, Артём отмечал всё больше признаков усталости. Мелко дрожащие руки, неровный шаг, пот, собирающийся в крупные капли на его лице, а ведь они были в пути так недолго... Эта дорога явно была для него намного утомительней, чем для Артёма. Думая о том, на что уходят силы его спутника, Артём не мог не вернуться к мысли, что Хан оказался прав в этой ситуации, что ведь он спас его. Дай Артём им увести себя, сгинул бы уже неминуемо в правом туннеле, загадочной смертью погиб бы, тёмной, бесследной. А ведь их много там было – шестеро или около того. Не сработало железное правило? А Хан знал, знал! То ли предугадал он, то ли и вправду подсказал ему магический его Путеводитель, смешно даже, бредово – казалось бы, кусок бумажки с краской, неужели эта ерунда могла ему помочь? Но ведь тот перегон, между Тургеневской и Китай-Городом, ведь он был оранжевым, точно оранжевым. Или всё-таки чёрным?..

- Что это? – внезапно остановившись и беспокойно глядя на Хана, спросил Туз. – Ты чувствуешь? Сзади...

Артём недоумённо уставился на него и хотел уже было отпустить саркастический комментарий насчёт расшатанных нервов, потому что сам-то он ровным счётом ничего не ощущал. Разжало клешни даже то тяжкое ощущение угнетённости и опасности, что навалилось на Тургеневской. Но Хан, к его удивлению, застыл на месте, жестом потребовав не шуметь, и отвернулся лицом назад, туда, откуда они шли.

- Но какое чутьё! – оценил он, оборачиваясь к ним через полминуты. – Мы в восхищении. Королева в восхищении, - непонятно к чему добавил он, улыбаясь. Нам определённо стоит побеседовать поподробнее, если мы выберемся отсюда. Ничего не слышишь? – поинтересовался он у Артёма.

- Нет, всё вроде спокойно, - прислушавшись, откликнулся тот, а в этот момент его наполняло что-то... Ревность? Обида? Досада, что его покровитель так отозвался об этом неотёсанном бородатом чёрте, который всего пару-тройку часов назад чуть не прикончил их обоих? Пожалуй...

- Странно. Мне казалось, в тебе есть зачатки умения слышать туннели... Может, оно ещё не открылось в тебе полностью? Но потом, потом. Всё это потом, - качая головой, протянул Хан. - Ты прав, - обращаясь к Тузу, подтвердил он, прислушиваясь вновь, прикрывая глаза. – Это идёт сюда. Надо двигаться, и побыстрее. Как волна, - тихо попытался определить он. - Это - как волна, катится сзади. Надо бежать! Если нас ей накроет – игра окончена, - заключил он, буквально срываясь с места, и Артёму пришлось броситься за ним и чуть не бежать, чтобы не отстать. Бородатый теперь шёл рядом с ними, быстро перебирая своими короткими ногами и тяжело дыша.

Они шли так минут десять, и всё это время Артём никак не мог понять, о чём же они говорят, зачем надо так торопиться, сбивая дыхание, спотыкаясь на шпалах, в туннеле за ними пусто и тихо, и нет никаких признаков погони. Десять минут прошло, пока он спиной не ощутил это. Оно действительно неслось за ними по пятам, нагоняя их от шага к шагу, что-то чёрное, нет, не волна, а скорее вихрь, чёрный вихрь, сеющий пустоту, и если не успеть, если оно настигнет их, то ждёт их то же, что и тех шестерых, что и остальных смельчаков и глупцов, ступавших в туннели поодиночке или в гиблое время, когда в них бушевали дьявольские ураганы, сметавшие в никуда всё живое... Все эти догадки, смутное понимание творящегося здесь, огненной вереницей промчались у него в голове, и он, в первый раз за их поход осмысленно посмотрел на Хана. Тот перехватил его взгляд и всё понял.

- Ну что, и тебя достало? – выдохнул он. – Плохо дело. Значит, совсем близко уже.

- Бежать надо! По-настоящему бежать! – прохрипел на ходу Артём.

Хан ускорил шаг, и теперь нёсся широкой рысью, молча, не отвечая больше на Артёмовы вопросы, даже следов почудившейся Артёму усталости не было больше заметно на нём, и что-то волчье вновь проскользнуло в его облике. Чтобы поспевать за ним, Артёму пришлось перейти на настоящий бег, и когда показалось на секунду, что им удаётся наконец оторваться от неумолимого преследования, Туз запнулся всё-таки носком за шпалу и кубарем полетел на землю, разбивая в кровь лицо и руки. Они успели ещё пробежать по инерции десятка полтора шагов, и Артём, осознав уже, что бородатый упал, поймал себя на мысли, что останавливаться и возвращаться ему так не хочется, а хочется бросить того к чертям собачьим, этого коротконогого лизоблюда вместе с его чудесной интуицией, и броситься дальше, пока их самих ещё не накрыло. И гадко было ему от этой мысли, но такая непрязнь к растянувшемуся на путях и глухо постанывающему Тузу неожиданно овладела им, что голос совести совсем затих. Оттого он почувствовал даже некоторое разочарование, когда Хан решительно вернулся назад и мощным рывком поднял бородатого на ноги. Артём-то втайне надеялся, что Хан с его более чем пренебрежительным отношением к чужой жизни, равно как и к чужой смерти, не колеблясь, бросит того в туннеле, как лишнюю обузу, и они помчатся дальше.

Приказав Артёму сухим, не терпящим неповиновения голосом, держать прихрамывающего теперь Туза под руку, и взяв его под другую, Хан потянул их за собой. Бежать теперь сделалось намного труднее. Бородач стонал и скрипел зубами от боли на каждом шагу, но Артём почему-то не чувствовал ничего, кроме растущего раздражения. Длинный, тяжёлый автомат пребольно стучал теперь по его ногам, и не было свободной руки, чтобы придержать его, давило сознание того, что опаздываешь куда-то, и всё вместе это набивало голову уже не страхом перед сосущим вакуумом сзади, а злобой и упрямством. А смерть - совсем рядом, остановись и подожди так с полминуты – и чёрный вихрь догонит тебя, захлестнёт и мигом разорвёт на мельчайшие частицы, за доли секунды тебя не станет в этой Вселенной, и оттого так неестественно скоро оборвётся твой предсмертный крик... Но сейчас эти мысли не парализовали Артёма, а, накладываясь на злобу его и на его раздражение, только придавали ему сил, и он накапливал их ещё на один шаг, а потом – на следующий, и так очень долго.

И тут это чувство исчезло, пропало совсем, отпустило так внезапно, что, какое-то место в сознание оказалось непривычно пустым, незаполненным, будто удалили зуб, и, остановившись, как вкопанный, Артём теперь ощупывал кончиком языка образовавшуюся ямку. Сзади больше ничего не было, просто туннель – туннель как туннель, чистый, сухой, свободный, совершенно безопасный. Вся эта беготня от собственных страхов и параноидальных фантазий, излишняя вера в какие-то особые чувства, интуицию, казалась сейчас Артёму такой смешной, такой глупой и нелепой, что он, не удержавшись, хохотнул. Туз, остановившийся рядом с ним, сначала глянул на него удивлённо, а потом тоже вдруг расплылся в улыбке и засмеялся. Хан недовольно смотрел на них и в конце-концов сплюнул:

- Ну что, весело? Хорошо здесь, правда? Тихо так, чисто, да? – и зашагал один вперёд. Только тогда до Артёма дошло, что они всего шагов пятидесяти недобежали до станции, что в конце туннеля ясно виден свет.

...Хан ждал их на входе на станцию, сверху, на железной лесенке, он успел уже докурить начинённую чем-то самокрутку, пока они, похохатывая, совершенно расслабившись, одолели эти пятьдесят шагов. Артём проникся за это время симпатией и сочувствием к хромающему и охающему сквозь смех Тузу, его мучил стыд за все те мысли, что пролетали в его голове там, сзади, когда тот упал. Настроение было на редкость благодушное, и поэтому вид Хана, усталого, чуть не измождённого, с каким-то презрением оглядывающего их, был ему немного неприятен.

- Спасибо! – громыхая сапогами по лесенке, протягивая руку для рукопожатия, Туз поднялся к Хану. – Если бы не ты... Вы... Тогда бы всё, конец. А... вы... не бросили. Спасибо! Я такое не забываю.

- Не стоит, - безо всякого энтузиазма отозвался тот.

- Почему вы за мной вернулись? – негромко спросил бородатый.

- Ты мне интересен как собеседник, - Хан швырнул окурок на землю и пожал плечами. - Вот и всё.

Поднявшись чуть повыше, Артём понял, отчего Хан забрался на платформу по лесенке, а не продолжил движение по пути – это было просто невозможно: перед самым входом на Китай-Город пути были перегорожены грудой мешков с песком в человеческий рост высотой, за ними на деревянных табуретах восседали несколько людей весьма серьёзного вида. Коротко, под бокс стриженные головы, широченные плечи, выпирающие под потёртой кожей коротких курток, изношенные полосатые спортивные штаны, надетые не по надобности, а скорее как униформа, – всё это, хотя и должно было бы смотреться вместе забавно, отчего-то совсем не настраивало на весёлый лад. Там сидело трое, и на четвёртом табурете лежала колода карт, а громилы время от времени размашисто бросали на него шестёрки, королей, дам, и стояла такая ругань, что, вслушиваясь несколько минут, Артём так и не сумел вычленить из их разговора хотя бы одно приличное слово.

Пройти на станцию можно было только через узенький проход и калитку, которыми заканчивалась лесенка. Но там поперёк дороги возвышалась ещё более внушительная туша четвёртого охранника. Артём окинул его взглядом: стрижка «под ноль», водянисто-серые глаза, чуть свороченный набок нос, свернувшиеся сломанные уши, оттягивающая книзу синие тренировочные штаны, чёрная пистолетная рукоять – тяжёлый «ТТ» засунут прямо за пояс, и невыносимый запах перегара, сбивающий с ног и мешающий соображать.

- Ну чё, бля? – сипло протянул он, медленно и тупо оглядывая Хана и стоящего за ним Артёма с ног до головы. – Туристы, бля? Или челноки?

- Нет, мы не челноки, мы странники, с нами нет никакого груза.

- Странники - ...нники! – непристойно срифмовал тот и громко заржал. – Слышь, Колян! Странники - ...нники! – повторил он, обернувшись к играющим. Там его поддержали. Хан терпеливо улыбнулся.

Бык ленивым движением опёрся одной рукой о стену, тем самым окончательно заслоняя весь проход.

- У нас тут эта... таможня, понял? Бабки мы тут башляем... Хочешь пройти – плати. Не хочешь – вали на ...! – миролюбиво объяснил он, почёсывая ногу.

- С какой это стати? – пискнул было Артём возмущённо, и зря.

Бык, наверное, даже и не разобрал, что он сказал, но интонация ему не понравилась. Отодвинув Хана в сторону, он тяжело шагнул вперёд и оказался лицом к лицу с Артёмом. Опустив подбородок, он обвёл Артёма мутным взглядом. Глаза у него были совершенно пустые, и казались почти прозрачными, никаких признаков разума в них не обнаруживалось. Тупость и злость, вот что они излучали, и с трудом выдерживая этот взгляд, моргая от напряжения, Артём слышал, как растут в нём страх и ненависть к тому существу, которое сидело за этими замутнёнными стекляшками и смотрело сквозь них на мир.

- Ты чё, бля?! – удивлённо-угрожающе поинтересовался охранник.

Он был выше Артёма больше чем на голову, и шире его раза в три. Чтобы утешить себя, Артём припомнил рассказанную кем-то легенду про Давида и Голиафа, жаль только, Артём не помнил уже, кто из них был кто, но история кончалась хорошо для маленьких и слабых, и это внушало некоторый оптимизм.

- А ничего! – неожиданно для самого себя расхрабрился он.

Этот ответ почему-то расстроил его собеседника, и тот, растопырив короткие толстые пальцы, уверенным движением положил пятерню на Артёмов лоб. Кожа на его ладони была жёлтой, заскорузлой и воняла табаком и машинным маслом, но в полной мере ощутить всю гамму ароматов Артём не успел, потому что сразу после этого тот толкнул его вперёд. Наверное, ему казалось, что он толкает несильно, но Артём пролетел с полтора метра назад, сбил с ног стоявшего позади Туза, и они неуклюже повалились на мостик, а громила вальяжно вернулся на своё место. Но там его ждал сюрприз. Хан, скинув свою поклажу на землю, стоял, расставив ноги и крепко сжимая в обеих руках Артёмов автомат. Он демонстративно щёлкнул предохранителем, и тихим голосом, настолько не предвещавшими ничего хорошего, что даже у Артёма, к которому его слова не относились, волосы встали дыбом, произнёс:

- Ну зачем же грубить?

И вроде ничего такого он не сказал, но барахтающемуся на полу, пытающемуся подняться на ноги, сгорающему от обиды и стыда Артёму, эти слова показались глухим предупредительным рычанием, за которым может последовать стремительный бросок. Он встал наконец и сорвал с плеча свой старый автомат, нацелив его на своего обидчика, дёрнул затвор и снял оружие с предохранителя. Теперь он был готов дёрнуть спусковой крючок в любой момент. Сердце билось учащённо, ненависть окончательно перевесила страх на весах его чувств, и он попросил у Хана:

- Можно, я его? – и сам удивился своей готовности вот так, безо всяких колебаний прямо сейчас взять и убить человека за то, что тот его толкнул. Потная бритая голова спокойно лежала в ложбинке прицела, и как велик был соблазн нажать на курок, а потом будь что будет, главное сейчас завалить этого гада, умыть его собственной кровью.

- Шухер! – заорал опомнившийся бык, и Хан, молниеносным движением вырвав из-за его пояса пистолет, скользнул дальше, взяв на мушку повскакивавших со своих мест остальных охранников.

- Не стреляй! – успел он крикнуть Артёму, и ожившая было картина снова замерла: застывший с поднятыми руками бык на мостике, недвижимый Хан, целящийся в трёх громил, не успевших разобрать свои автоматы из стоящей рядом пирамиды.

- Не надо крови, - спокойно и веско сказал он, не прося, а скорее приказывая. – Здесь есть правила, Артём, - продолжил он, не спуская взгляда с трёх картёжников, застывших в нелепых позах. Кто-кто, а уж эти головорезы наверняка знали цену автомату Калашникова и его убойной силе на таком расстоянии, и поэтому не хотели вызывать сомнений в своей благонадёжности у человека, державшего их на прицеле. – Их правила обязывают нас заплатить пошлину за вход. Сколько составляет ваш сбор? – спросил он.

- Три пульки со шкуры, - отозвался тот, что стоял на мостике.

- Поторгуемся? – ехидно предложил Артём, наводя ствол автомата быку в район пояса.

- Две, - проявил гибкость бык, зло кося на Артёма глазом, но не решаясь ничего предпринять на таком расстоянии.

- Выдай ему! – крикнул Хан Тузу. – Заодно расплатишься со мной.

Туз с готовностью запустил руку в недра своей дорожной сумки и, приблизившись к охраннику, отсчитал в его протянутую ладонь шесть блестящих остроконечных патронов. Тот быстро сжал кулак и пересыпал их в оттопыренный карман своей куртки, а потом снова поднял руки вверх и выжидающе посмотрел на Хана.

- Пошлина уплачена? – вопросительно поднял бровь Хан.

Бык медленно и угрюмо кивнул, не спуская взгляда с Хана и его оружия.

- Инцидент исчерпан? – уточнил Хан.

Тот молчал. Хан достал из запасного магазина, прикрученного изолентой к основному рожку, ещё пять патронов и вложил их в карман охранника. Они упали, чуть позвякивая, на дно, и вместе с этим звуком напряжённая гримаса на его лице разгладилась и на него вернулось обычное лениво-презрительное выражение.

- Компенсация за моральный ущерб, - объяснил Хан, но эти слова не произвели никакого впечатления – скорее всего, тот просто не понял их, как не понял и вопроса про инцидент, он догадывался о содержании мудрёных высказываний Хана по его готовности пользоваться деньгами и силой, этот язык он понимал прекрасно, и, наверное, только на нём и говорил.

- Можешь опустить руки, - сказал Хан и осторожно поднял ствол вверх, отпуская игроков с прицела.

Так же поступил и Артём, но руки его нервно подрагивали, и он готов был в любой момент поймать бритый череп быка в ложбинку мушки. Этим людям он не доверял.

Однако, волнения его оказались напрасными: расслабленным движением опустив руки, тот буркнул остальным, что всё нормально, и, прислонившись спиной к стенке, принял наигранно-равнодушный вид, пропуская их мимо себя, на станцию. Поравнявшись с ним, Артём набрался-таки достаточно наглости, чтобы посмотреть ему в глаза, а тот вызова не принял, и глазел куда-то в сторону, но в спину он услышал брезгливое «Щ-щенок...» и смачный плевок на пол. Он хотел было обернуться, но Хан, идущий на шаг впереди, схватил его за руку и потащил за собой, так что Артём, с одной стороны, давил в себе желание вырваться и всё же вернуться к этому кажущемуся сейчас жалким типу, а с другой, получал отличное оправдание для стремлений другой своей половины, которая трусливо требовала немедленно убираться оттуда. Когда все они ступили на тёмный гранитный пол станции, сзади раздалось вдруг протяжное, с упором на растянутые гласные:

- Э-э... Во-лыну ве-рни!

Хан остановился, вытряс из обоймы отобранного «ТТ» продолговатые патроны с закруглёнными пулями, вставил магазин обратно и швырнул его быку. Тот довольно ловко поймал пистолет в воздухе и привычно засунул его стволом в штаны, недовольно наблюдая, как Хан рассыпает извлечённые патроны по полу.

- Извини, - развёл руками Хан, - профилактика. Так это называется? – подмигнул он Тузу.

Китай-Город не был похож на другие станции, на которых Артёму приходилось бывать: он был не трёхсводчатый, как ВДНХ или другие станции, которые Артём мог припомнить, а представлял собой один большой зал с широкой платформой, по краям которой шли пути, и это создавало чуть тревожное ощущение необычного простора. Станция была беспорядочно освещена болтающимися то тут, то там несильными грушевидными лампочками, костров на ней не было совсем – очевидно, здесь это не разрешалось. Где-то в центре зала, щедро разливая вокруг себя свет, горела белая ртутная лампа– настоящее чудо для Артёма. Но бедлам, творящийся вокруг него, так отвлекал внимание, что даже на этой диковинке Артём не смог задержать взгляда больше, чем на секунду.

- Какая она большая! – выдохнул он удивлённо.

- На самом деле ты видишь лишь половину. Станция ровно в два раза больше. О, это одно из самых странных мест в метро. Ты слышал, наверное, что здесь сходятся пути разных линий. Вон те рельсы, что справа от нас – это уже Таганско-Краснопресненская линия. Трудно описать то сумасшествие и беспорядок, которые творятся на ней, а на Китай-Городе она встречается с твоей оранжевой веткой, Калужско-Рижской, в происходящее на которой люди с других линий вообще отказываются верить. Кроме того, она не принадлежит ни к одной из федераций, и её обитатели полностью предоставлены сами себе. Очень, очень любопытное место. Я называю эту станцию Вавилоном. Любя, - добавил он, оглядывая станцию и людей, оживлённо сновавших вокруг.

Жизнь на станции буквально кипела. Отдалённо это напоминало Проспект Мира, но там всё было намного скромнее и организованнее. Артёму тут же вспомнились слова Бурбона про то, что в метро есть местечки получше, чем тот убогий базар, по которому они гуляли на Проспекте. Вдоль рельсов тянулись бесконечные ряды лотков, а вся платформа была забита тентами, палатками. Некоторые из них были переделаны под тороговые ларьки, а где-то жили люди, на нескольких было намалёвано «СДАЮ», и там находились ночлежки для путников. С трудом пробираясь через толпу и озираясь по сторонам, Артём заметил на правом пути огромную серо-синюю махину поезда. Однако состав был неполный, всего в три вагона.

На станции стоял неописуемый гвалт. Казалось, ни один из её обитателей не умолкал ни на секунду и всё время что-то говорил, кричал, пел, отчаянно спорил, смеялся или плакал. Сразу из нескольких мест, перекрывая гомон толпы, неслась музыка, и это создавало такое несвойственное для жизни в этих подземельях праздничное настроение.

Нет, на ВДНХ тоже были свои барды, были и свои любители и умельцы попеть, но там всё было как-то иначе. Было у них, может, пара гитар на всю станцию, и иногда собиралась компания у кого-нибудь в палатке, отдохнуть после работы, да ещё в заставе на стопятидесятом метре, где не надо до боли в ушах вслушиваться в шумы, летящие из северного туннеля, у костерка, бывало, тихо пели под звон струн, но всё про вещи, Артёму не очень понятные: про войны, в которых он не принимал участия, которые велись по другим, странным правилам, про жизнь там, сверху, ещё до. Особенно запоминались песни про какой-то Афган, которые так любил Андрей, бывший морпех, хоть в этих песнях и не понять было почти ничего, кроме тоски по погибшим товарищам и ненависти к врагу, но умел Андрей так спеть, что каждого слушавшего его пробирало до дрожи в голосе и мурашек по коже. И хоть говорил Андрей, что такое Афган – что там горы, и пустыни, песок. Что такое страна, Артём понимал довольно хорошо, не зря с ним Сухой занимался в своё время, и про страны и их историю Артём кое-что знал. Но вот горы, реки и долины так и остались для Артёма каким-то абстрактным понятием, и слова, их обозначающие, вызывали в его воображении лишь воспоминания о выцветших картинках из школьного учебника по географии, который принёс ему из одного из своих походов Сухой. Да ведь и сам Андрей не был ни в каком Афгане, молод он был для этого, просто наслушался песен у своих друзей и перепевал. Но разве так играли на ВДНХ, как на этой странной станции? Нет, песни всё больше задумчивые, печальные, - вот что там пели, и вспоминая Андрея и его грустные баллады, сравнивая их с теми весёлыми и игривыми мелодиями, что доносились из разных мест зала, Артём удивлялся снова и снова тому, какой разной, непохожей, оказывается, может быть музыка, и как сильно она может влиять на настроение.

Поравнявшись с одними из музыкантов, Артём невольно остановился и примкнул к небольшой кучке людей, прислушиваясь даже не столько к развесёлым словам про чьи-то похождения по туннелям под дурью, как к самой музыке, и с любопытством разглядывая играющих. Их было двое: один, с длинными, сальными волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком, одетый в какие-то невероятные разноцветные лохмотья, бренчал на гитаре, а другой, пожилой уже мужчина с солидной залысиной, в видавших виды, много раз чиненых и перемотанных изолентой очках, в старом вылинявшем пиджачке, играл на каком-то духовом инструменте, названном Ханом саксофоном. Сам Артём ничего подобного раньше не видел, а из духовых знал только свирель – были у них умельцы, резавшие свирели из изоляционных трубок разных диаметров, но всё на продажу, на ВДНХ свирели не любили. Ну, ещё, пожалуй, немного похожий на этот саксофон горн, в который иногда трубили тревогу, если отчего-то барахлила обычно используемая для этого сирена.

На полу перед ними лежал раскрытый футляр от гитары, в котором уже накопилось с десяток патронов, и когда распевавший во всё горло длинноволосый выдавал что-нибудь особенно смешное, сопровождая шутку забавными гримасами, толпа тут же отзывалась радостным гоготом, раздавались хлопки, и в футляр летел ещё патрон.

Песня про блуждания бедолаги закончилась, и волосатый прислонился к стене передохнуть, а саксофонист в пиджачке тут же принялся наигрывать какой-то незнакомый Артёму, но, видимо, очень популярный здесь мотив, потому что люди зааплодировали и ещё несколько «пулек» блеснули в воздухе и ударились о вытертый красный бархат футляра.

Хан и Туз разговаривали о чём-то, стоя у ближайшего лотка, и не торопили пока Артёма, а он смог бы, наверное, простоять тут ещё час, слушая эти незамысловатые песенки, если бы вдруг всё неожиданно не прекратилось. К музыкантам приблизились вдруг две мощные фигуры, очень напоминающие тех громил, с которыми им пришлось иметь дело при входе на станцию, и одетые схожим образом. Один из подошедших опустился на корточки и принялся бесцеремонно выгребать набравшиеся в футляре патроны, пересыпая их из своей горсти в карман кожанки. Длинноволосый гитарист бросился к нему, пытаясь помешать, но тот быстро опрокинул его сильным толчком в плечо, и сорвав с него гитару, занёс её для удара, собираясь раскрошить инструмент об острый выступ колонны. Второй бандит без особых усилий прижимал к стене пожилого с саксофоном, пока тот безуспешно старался вырваться и помочь товарищу. Из стоявших вокруг слушателей ни один не вступился за игравших, толпа заметно поредела, а оставшиеся прятали глаза или делали вид, что рассматривают товар, лежащий на соседних лотках. Артёму стало жгуче стыдно и за них, и за себя, но вмешаться он так и не решился.

- Но вы ведь уже приходили сегодня! – держась рукой за плечо, плачущим голосом доказывал длинноволосый.

- Слышь, ты! Если у вас сегодня хороший день, значит, у нас тоже должен быть хороший, понял, бля? И вообще ты мне тут не бычь, понял? Что, в вагон захотел, петух волосатый?! – заорал на него бандит, опуская гитару. Было ясно, что махал он ей больше для отстрастки.

При слове «вагон» длинноволосый сразу осёкся и только быстро замотал головой, не произнося больше ни слова.

- То-то же... Петух! – с ударением на первом слоге подытожил громила, презрительно харкая музыканту под ноги. Тот молча стерпел и это, и, убедившись, что бунт подавлен, оба неспешно удалились, выискивая следующую жертву.

Артём растерянно оглянулся по сторонам и обнаружил подле себя Туза, который, оказывается, внимательно наблюдал всю эту сцену.

- Кто это? – спросил он недоумённо у того.

- А на кого они похожи, по-твоему? – поинтересовался Туз. – Бандюки. Обычные бандюки. Никакой власти на Китай-Городе нет, всё контролируют две группировки. Эта половина – под братьями-славянами, как они сами себя зовут. Весь сброд с Калужско-Рижской линии собрался здесь, все отборные головорезы. В-основном их называют калужскими, некоторые – рижскими, но ни с Калугой, ни с Ригой у них, понятно, ничего общего. А вот там, видишь, где мостик, - он указал Артёму на лестницу, уходящую направо вверх приблизительно в центре зала, - там ещё один зал, почти такой же, как этот. Там творится ничуть не меньший бардак, но хозяйничают там кавказцы-мусульмане – в-основном, азербайджанцы и чеченцы. Когда-то тут шла бойня, старались поделить станцию, каждый стремился отхватить как можно больше. В итоге поделили ровно пополам.

Артём не стал уточнять, что такое кавказцы, решив, что и это название, как и непонятные и труднопроизносимые определения «чеченцы» и «азербайджанцы», относятся, очевидно, к названиям неизвестных для него или переименованных станций, откуда пришли эти бандиты.

- Сейчас обе банды ведут себя сравнительно мирно. Обирают себе тех, кто вздумал остановиться на Китай-Городе, чтобы подзаработать, берут пошлину за вход с проходящих мимо – в обоих залах плата одинаковая – три патрона, так что не имеет значения, откуда приходишь на станцию. Порядка здесь, конечно, никакого, ну да им он и не нужен, только что костры жечь не разрешают. Хочешь дурь купить – на здоровье, спирт какой – в изобилии. Оружием здесь таким можно нагрузиться, что пол-метро снести потом – не задача. Проституция процветает. Но не советую, - тут же добавил он и сконфуженно что-то пробормотал про личный опыт.

- А что за вагон? – спросил тот.

- Вагон-то? Это у них там вроде штаба. И если кто провинился перед ними, платить отказывается, денег должен, или ещё чего – волокут туда, там ещё тюрьма, яма долговая, что ли. Лучше туда не попадать, - объяснил Туз, - хорошего мало. Голодный? – перевёл он разговор на другую тему.

Артём кивнул. Чёрт знает, сколько времени прошло уже с того момента, как они с Ханом пили чай и беседовали на Сухаревской. Без часов он совершенно потерял способность ориентироваться во времени. Его походы через туннели, насыщенные такими странными переживаниями, могли растянуться во времени на долгие часы, а могли и пролететь за считаные минуты, не говоря уже о том, что постоянно лезли в голову мысли, что в тех туннелях ход времени вообще мог отличаться от обычного, как изменялось ощущение этого треклятого времени. Как бы то ни было, есть хотелось. Он осмотрелся.

- Шашлык! Горячий шашлык! – разорялся стоящий неподалёку тёмный торговец с густыми чёрными усами под горбатым носом.

Выговаривал он это довольно странно: не давалось ему твёрдое «л», и вместо «о» выходило всё время «а». Артём и раньше встречал людей, говоривших с необычным произношением, но особого внимания на это никогда не обращал. Слово Артёму было знакомо, шашлыки на ВДНХ делали и любили. Свиные, ясное дело. Но то, чем размахивал этот продавец, шашлык напоминало очень отдалённо. В кусочках, насаженных на почерневшие от копоти шампуры, долго и напряжённо всматривавшийся Артём узнал наконец обугленные крысиные тушки со скрюченными лапками. Его замутило.

- Не ешь крыс? – сочувствующе спросил его Туз. – А вот они, - кивнул он на смуглого торговца, - свиней не жалуют. Им по Корану запрещено. А это ничего, что крысы, - прибавил он, вожделенно оглядываясь на дымящуюся жаровню, - я тоже раньше брезговал, а потом привык. Жестковато, конечно, да и костлявые они, и кроме того, подванивает чем-то. Но эти абреки, - он опять стрельнул глазами, - умеют крысятинку готовить, этого у них не отнять. Замаринуют в чём-то, она потом нежная становится, что твой порось. И - со специями!.. А уж насколько дешевле! – нахваливал он.

Артём прижал ладонь ко рту, вдохнул поглубже и постарался думать о чём-то отвлечённом, но перед глазами всё время вставали почерневшие крысиные тушки, насаженные на вертел: железный прут вонзался в тело сзади и выходил из раскрытого рта.

- Ну, ты как хочешь, а я угощусь! А то присоединяйся. Всего-то три пульки за шампур! – привёл Туз свои последние аргументы и направился к жаровне.

Пришлось, предупредив Хана, обойти ближайшие лотки в поисках чего-то более пригодного к употреблению, вежливо отказывая навязчивым торговцам самогоном, розлитым во всевозможные склянки, жадно, но с опаской разглядывая соблазнительных полуобнажённых девиц, стоявших у приподнятых пологов палаток, призывно бросающих на прохожих цепкие взгляды, пусть вульгарных, но таких раскованных, свободных, не то что зажатые, прибитые суровой жизнью женщины ВДНХ, задерживаясь у книжных развалов – так, ничего интересного, всё больше дешёвые разваливающиеся книжонки с карман размером: про большую и чистую любовь – для женщин, про убийства и деньги – для мужчин.

Станция была шагов двести в длину – чуть больше, чем обычно. Стены и забавные, напоминающие формой гармошку колонны, были облицованы цветным мрамором, в-основном серо-желтоватым, местами чуть розовым, а вдоль путей с обеих сторон стены были украшены тяжёлыми чеканными листами жёлтого металла, потемневшего от времени, с выгравированными на них с трудом узнаваемыми символами ушедшей эпохи. Однако вся эта лаконичная красота сохранилась очень плохо, скорее, оставив после себя лишь печальный вздох, намёк на прежнее великолепие: потолок потемнел от гари, стены испещрены множеством надписей, сделанных краской и копотью, примитивными, часто похабными рисунками, где-то сколоты куски мрамора, а металлические листы исцарапаны. Посередине зала, с правой стороны, через один короткий пролёт широкой лестницы, за мостиком виднелся второй зал этой станции, и Артём собрался было прогуляться и там, но остановился у железного ограждения, составленного из двухметровых секций – как на Проспекте Мира, и у узкого прохода стояли, облокотившись на забор, несколько человек. С Артёмовой стороны – привычные уже бульдозеры в тренировочных штанах, один из которых показался Артёму знакомым, с противоположной – смугловатые усатые брюнеты, не таких впечатляющих размеров, но совсем не располагающего к шуткам вида, один из которых зажимал между ног автомат, а у другого из кармана торчала пистолетная рукоять. Бандиты мирно беседовали друг с другом, и совсем не верилось, что когда-то между ними была вражда. Они сравнительно вежливо разъяснили Артёму, что переход на смежную станцию будет стоить ему два патрона, и столько же ему придётся отдать, если потом он захочет вернуться обратно. Наученный горьким опытом, Артём не стал оспаривать справедливость этой пошлины и просто отступился. Сделав круг, внимательно изучая ларьки и развалы, он вернулся к тому краю платформы, с которого они пришли, и обнаружилось, что здесь зал не оканчивался – наверх бежала ещё одна лестница, поднявшись по которой, он ступил в недлинный холл, невдалеке рассечённый пополам точно таким же забором с кордоном – здесь, видимо, пролегала ещё одна граница между двумя владениями. А справа он к своему удивлению заметил настоящий памятник – вроде тех, что приходилось видеть на картинках города, но изображавший не человека в полный рост, как это было на фотографии, а только его голову. Но какой большой была эта голова – не меньше двух метров в высоту, и, хоть и загаженная чем-то сверху, и придурковато блестевшая отполированным от частых хватаний носом, она всё равно внушала почтение и даже немного устрашала, а на ум лезли фантазии о гигантах, один из которых лишился в бою головы и теперь она, залитая в бронзу, украшала собою мраморные холлы этого маленького Содома, вырубленного глубоко в земной толще, чтобы спрятаться от всевидящего ока и избежать кары. Лицо отрубленной головы было печально, и Артём заподозрил сначала, что это – голова Иоанна Крестителя из Нового Завета, который ему как-то пришлось полистать, но потом решил, что, судя по масштабам, речь, скорее, идёт об одном из героев недавно припомненной им жизнеутверждающей истории про Давида и Голиафа, который был большой и сильный, буквально великан, но в итоге всё же лишился головы. Никто из сновавших вокруг обитателей так и не смог объяснить ему, кому же именно принадлежала отчленённая голова, и это его немного разочаровало.

Зато там он набрёл на чудесное место – просторная чистая палатка такого приятного, родного тёмно-зелёного цвета – как у них на станции, пластиковые муляжи цветов с матерчатыми листьями по углам, - непонятно, зачем они здесь, но красиво, и пара аккуратных столиков со стоящими на них светильниками-лампадками, затопляющими пространство палатки уютным неярким светом. И еда... Пища богов – нежнейшее свиное жаркое с грибами, во рту тает, у них такое по праздникам только делали, но так вкусно и изысканно никогда не получалось. Люди вокруг сидели солидные, респектабельные, хорошо и со вкусом одетые, видно, крупные торговцы. Аккуратно разрезая поджаренные до хрустящей корочки сочащиеся ароматным горячим жиром отбивные, они неспешно отправляли небольшие кусочки себе в рот, и негромко, чинно беседовали друг с другом, обсуждая свои большие дела, изредка бросая на Артёма вежливо-любопытные взгляды.

Дорого, конечно - пришлось выдавить из запасного рожка целых пятнадцать патронов и вложить их в широкую мягкую ладонь толстяка-трактирщика, и потом каяться, что поддался искушению, но в животе всё равно было так приятно, покойно и тепло, что голос разума умиротворённо умолк.

И кружка бражки, мягкой, приятно кружащей голову, но не крепкой, не то что ядрёный мутный самогон в грязноватых бутылках и банках, от одного запаха которого слабели коленки. Ещё три патрона, но что такое три жалких патрона, если отдаёшь их за пиалу искрящегося эликсира, примиряющего тебя с несовершенством этого мира и помогающего обрести гармонию с ним?

Отпивая бражку маленькими глоточками, оставшись наедине с собою в тишине и покое впервые за последние несколько дней, он попытался восстановить в своей памяти произошедшие события и понять, чего же он добился, и куда ему надо было идти дальше, на пути к цели, обозначенной Хантером. Ещё один отрезок намеченного пути пройден, и он опять на перепутье, как богатырь в почти позабытых сказках из детства, таких далёких, что и не упомнишь уже, кто их рассказывал – то ли Сухой, то ли Женькины родители, то ли его собственная, Артёмова, мать. Больше всего Артёму нравилось думать, что это он от матери слышал, и вроде даже выплывало на мгновенья из тумана её лицо, и он слышал голос, читающий ему с тягучими, усыпляющими интонациями: «Жили-были...» И вот, как тот самый сказочный витязь, стоял он теперь у камня, и было перед ним три дороги: на Кузнецкий Мост, до Третьяковской, и до Таганской. Он смаковал напиток, телом овладевала блаженная истома, думать совсем не хотелось, и в голове крутилось только «Прямо пойдёшь – жизнь потеряешь, налево пойдёшь – коня потеряешь..»

Это, наверное, могло бы продолжаться бесконечно, покой ему был просто необходим после всех переживаний, и надо было бы осмотреться, порасспрашивать местных о дорогах, и надо было встретиться ещё раз с Ханом, узнать, пойдёт ли он с ним дальше, или их пути расходятся на этой странной станции. Но вышло всё совсем не так, как лениво обдумывал Артём, созерцая маленький язычок пламени пляшущий в лампадке на столе.

ДАЛЬШЕ